К1Р068 - Анатолий Марущак

Анатолий Марущак - «Что бы ты хотел сделать в Польше за 5 дней»

ПОЛЬСКИЙ ДНЕВНИК

Странный попутчик – случай. Когда-то случайно я, изучая болгарский язык, неожиданно попал в группу студентов, которые ехали на языковую практику в Катовице. Просто в дюжине студентов одесского университета был только один юноша и срочно требовалась еще одна пара мускулистых рук. А сейчас, увлекшись Адамом Мицкевичем, я случайно наткнулся на конкурс «Хочу в Польшу» за неделю до его окончания. Достал старый дневник и предался воспоминаниям.

1 июля 1972 года. За границей

Вот мы и пересекли польский кордон. Наш куратор Луиза Викторовна стоит в коридоре поезда и что-то щебечет симпатичному пану. Он целует руку женщине и удаляется в свое купе, а помолодевшая лет на двадцать гордая дочь Причерноморья шепчет в окно:

 - Ради этого стоило ехать в Польшу.

 - А как же чувство патриотизма? – поддевает мой однокурсник Сашка.

 - Глупый мальчишка. Политика – не твой удел. Филологи – рабы любви.

 - И вы раба?

 - Раба, - с удовольствием созналась Луиза Викторовна.

 - Тогда я пошел, - воспользовался моментом Александр, - в соседнее купе на конкурс «Московская красавица». Меня в жюри пригласили.

 Под утро ценитель русской красоты вернулся в немалом смятении. Появление фингала под глазом требовало объяснения:

 - С полки упал.

 - Ты?

 - Чемодан.

 - А чемодан-то, видать, московский, - высказал я единственно правильную версию.

 - Мальчики, мальчики! Вале плохо!

Все – в соседнее купе. На Валюху больно смотреть, но Санька, юморист доморощенный, пытается шутить:

- Ну, совсем не рабоче-крестьянский поступок.

Густые девичьи ресницы вспорхнули, а из-под них выпорхнули стайки слез.

- Все, молчу, как Сталин 22 июня.

Ассоциативное мышление Луизы Викторовны сработало сразу, и она с молчаливого согласия больной поведала историю семьи Лятецких.

В 45-м в одном из селений роскошных польских земель крики заглушало щелканье автоматных затворов. Владельцев тридцати тысяч гектаров полей и лесов переселяли на восточные земли. Разлучали братьев и сестер, а самых непокорных отправляли в Сибирь. Валя так ждала встречи с родиной, что сердце заболело от девичьих переживаний. А годичный запас слез она выплакала за один час.

4 июля. Катовице

Учебный процесс начался. Мои подопечные - Барбара и Кшися. Бася свободно говорит по-русски и по-украински. У нее бабушка уроженка Львова. Только мягкое «эль» выдает в ней иностранку.

Отправляю Кшисю заниматься самостоятельно с учебниками, хожу с Барбарой по лесу-парку до густых сумерек. Читаем стихи. Молчим. Целуемся. Голова идет кругом.

А в комнате Сашка на ночь глядя донимает вопросами:

- У тебя любовь с иностранкою?

- У меня изжога от тебя.

Неприкаянный друг несет ночной караул у окна. Я не выдерживаю:

- Хочешь я тебе колыбельную спою?

- Отстань, я объявляю себе бессонницу.

- Лучше бы ты объявил голодовку.

Сашка раздражающе долго жует плитку молочного шоколада.

- Ты посмотри, какая девушка! Беата Тышкевич!

Я, поклонник популярной польской актрисы, не могу не откликнуться и вскакиваю с кровати.

- Где Тышкевич?

- Шесть по вертикали, восемь по горизонтали.

Я вглядываюсь в окна соседнего общежития всем своим стопроцентным зрением:

- Никого там нет. Одни твои галлюцинации.

8 июля. Краков

За очевидные успехи в обучении и согласно заранее разработанной программе.

Нас поощрили двухдневной поездкой в несравненный Краков. Кажется, этот город построен для счастливых людей, потому что другие просто не могут жить в сказке.

И, если архитектура – застывшая музыка, то Краков – это гала-концерт, на котором ноктюрны неповторимого Шопена сменяют сонаты задумчивого Бетховена, а рядом чарующий гений Моцарта причудливым образом воспаряет за духовной музыкой Баха.

А еще нас поражают костелы. И не только их архитектурное изящество. В них молятся! Планетарии, библиотеки, музеи располагаются в других зданиях. Это совсем не по-советски.

- Неужели так тяжело понять, что Бога нет? – искренне удивляется Роза. А я поясняю:

-Учителя у них послабее наших были. Плюс временной фактор. Мы же объявили, что Бога нет в семнадцатом году, а они узнали об этом на тридцать лет позже.

Луиза Викторовна по-матерински прижала мою голову к высокой груди и прошептала:

- Либо ты замолчишь, либо тебе придется просить политическое убежище в американском посольстве.

- Еще не готов. Проблема с языком.

- Вот именно - с языком.

Куратор ускорила шаг, и группа нырнула вслед за руководителем в уютный дворик. Экскурсовод пояснила, что здесь снимался известный советский фильм «Щит и меч». Все радостными возгласами приветствуют это историческое событие. А мне почему-то из дворика захотелось в костел. Моей душе нужна не война, а молитвы, даже если они из чужих уст. В этом, наверное, виноват Краков.

11 июля. Хожув

-Едем! Едем!

- Неужели домой? – испугался Сашка.

- К зверям! К зверям! – подрыгивала от радости Роза.

- В зоопарк? В Забже?

- Не помню. Я запуталась в этом конгломерате: Катовице, Забже, Сосновец

- Руда-Сленска, Бытом, Хожув…О, кажется, последний.

Я бы, конечно, с большим удовольствием сходил бы на футбол. На матч «Гурника» из Забже. У меня до сих пор перед глазами его шикарная игра с нашим киевским «Динамо». Что творили Любанськи и Шолтысек! А у Сашки свои печали:

- Надеюсь, к обезьянам не поведут. Меня тошнит от запаха наших предков, - мой однокурсник вспомнил вонючий зоопарк возле парка Ильича и задумался, как отказаться от посещения несчастных затворников. Но худшие опасения не подтвердились.

Меньшие браться с довольным видом гуляли в просторных вольерах, а старшие наблюдали за ними, катаясь на подвесной дороге.. На середине пути кресло опустилось так низко, что Санька попытался пяткой почесать за ухом у зебры, но не достал. Обозлившись, он отстегнул ремень и спрыгнул на траву соседнего вольера. Приземление на четвереньки не смутило советского студента, обеспокоило другое: совершая героический поступок, Сашка опрометчиво не посмотрел, во владения какого зверя он вторгается. Поэтому, когда он увидел верблюда, то почти обрадовался. Во-первых, мясо не входит в рацион двугорбого. Во-вторых, студент вычитал в популярной литературе, что обильное выделение слюны у животных связано с особенностями пищеварения, а вовсе не с желанием плюнуть в человека, как думают отдельные обыватели. В-третьих, студент знал, что верблюды просто балдеют от запаха сигаретного дыма. Александр не курил, но для пущей важности имел при себе гаванскую сигару и японскую зажигалку. Натужно выбрасывая из себя ядовитые клубы, он приблизился к сокамернику и приветствовал его:

- Здорово, двугорбый корабль пустыни!

В иллюминаторах «корабля» желтел мертвый песок его родины.

Безразличие верблюда обидело студента:

- А не пошел бы ты в Гоби через Каракумы!

Теперь обиделся верблюд или просто в его желудке начался процесс, о котором филолог читал в научно-популярной литературе. Верблюд плюнул. Слюны было много. Даже выдающийся нос утонул в пене, и только темный кончик сигары вынырнул поплавком и зашипел.

Оплеванный советский студент ретировался к забору, откуда кричал что-то грозное о верблюжьем одеяле.

15 июля. Катовице

Вот и все. Прощай, Катовице! Птицы кружат над площадью. Лишь три каменные крыла неподвижны. Они – застывшая память о погибших, мечта о свободе, которая остается для нас осознанной необходимостью. Что помогает ее осознать? Страх? Наверное. Иначе в паспорте брата в графе – место рождения – родители не написали бы вместо Вроцлава Одессу. Свобода выбора ограничивалась одной шестой частью суши. Мало? Таковы были рамки необходимости. Сегодня мне разрешили раздвинуть их, но не настолько, чтобы остаться здесь. Прощай, Катовице!

Барбара плачет…Ну, что она третий день навзрыд?

- У тебя распухнут нос, губы, язык, и ты не сможешь отвечать на экзамене и опозоришь своего учителя.

- Я не красивая, я тебе не нравлюсь.

- Просто оценки будут ставить не за красивые глазки, а за знание русского языка.

- Глупенький, пани Ядвига «отлично» мне никогда не поставит.

- Но, если не тебе, то кому же?

- Второй твоей ученице – Кшисе.

- Абсурд!

- Давай поспорим. Если ты проиграешь, то останешься в Польше.

- Губы улыбаются, а глаза у «пингвиненка» грустные. Я отвечаю ее любимой фразой:

- Для чего мня менчишь?

- В последний раз можно. Чтобы запомнил.

Через два часа Барбара блестяще ответила на экзамене, и пани Ядвига поставила ей только четверку.

- За что?

- За тебя, мой милый. Не хмурься. Это даже приятно чуть-чуть пострадать за любимого человека.

17 июля. Татры

Может, мои предки жили в горах? Еще никогда в жизни я не чувствовал такого прилива сил, как в Татрах. Кажется, оттолкнусь от скалы и полечу. Но хожу осторожно, ибо стоптанные кеды любой подъем могут превратить в скоростной спуск.

Мы подошли к подножью легендарной горы Гевонт. Инструктор пан Анджей учит нас двигаться, не теряя высоты. Вместе с польскими студентами поем «Кто пенендзы ма, той едэ автобусом, а кто пенендзы нема, за автобусом трусом. Кто пенендзы ма, укрывайся коциком, а кто пенендзы нема, укрывайся хлопчиком…».

Припев Луиза Викторовна быстренько перевела на русский: « А нам все едино – нам мир принадлежит. Студент он и без денег умеет жить».

- Ребята, вам сегодня везет на встречи. Посмотрите налево.

Все последовали совету пана Анджея и увидели полную старушку, не спеша штурмующую гору.

- Известная альпинистка? – предположила Роза.

- Нет, хозяйка Гевонта.

- В каком смысле?

- Ну, как кеды принадлежат вам, так гора принадлежит этой женщине.

- Вся гора?

- От подножья до креста на вершине.

Неожиданно и явно не к месту засмеялся Сашка.

- Смех без причины не достоин мужчины.

- Нет, Луиза Викторовна, я просто представил, что пик Коммунизма – это моя собственность.

Куратора сильно качнуло в сторону, кед соскользнул с камня, и кандидат филологических наук, приняв обычное доя работников умственного труда сидячее положение, устремилась вниз. Два предприимчивых иностранца заключили пари на продолжительность падения советской леди, а пан Анджей, восхищаясь амортизационными качествами женских ягодиц, заметил:

- Как на воздушных подушках.

- Думаю, ей так не кажется, - я посочувствовал любимому педагогу и прыг-скок на помощь Луизе Викторовне, которая, притормозив у низкорослых кустов, раскачивалась подобно маятнику.

- Вам больно? – полюбопытствовал Сашка, который спустился за мной.

- Ха-ха-ха, - заливистым смехом ответила педагог, - Ребята, что нормальные люди оставляют в горах?

- Национальный флаг на покоренной вершине.

- А если без политики? Ты же поэт. Что оставляют поэты?

- Стихи?

-Сердце. А что оставляю я?

- А что? – заинтересовались мы, готовые тут же сбегать за потерей.

- Я оставляю в горах свои единственные колготки, - вздохнула пани Луиза и продолжила стихами Марины Цветаевой в собственной обработке, - Уводят милых корабли, уводит их дорога белая…И стон стоит вдоль всей земли: «Гевонт, ну, что тебе я сделала?».

22 июля, Татры

Мы покорили Свиницу - 2300 метров и, гордые, вернулись в схрониско – так здесь называют небольшие, уютные туристические базы.

Пан Анджей сосредоточенно считал деньги, а потом обратился к самому большому их любителю в нашей группе:

- Держи, Александр, от польских профсоюзов.

Сашка на радостях заговорил стихами:

- О, деньги: альфа и омега – Попьем пивка в Закопанего.

Студент с удовольствием вспомнил Закопане. Ведь самое вкусное пиво он попробовал именно там. Светлое в массивной кружке, с особым послевкусием. Он вздохнул, вспомнив жидкость под названием «Жигулевское».

- Советские профсоюзы называют школой коммунизма. Я не знаю, школой чего являются польские профсоюзы, но я б хотел в ней учится.

Денежная тема в биографии моего однокурсника снова возникла в райском уголке польских Татр – у Пяти Озер. Горы и вода вместе – это моя слабость. Как не вспомнить классика: «Воздух здесь чист, как молитва ребенка».

- Великих озер в Америке тоже пять, - вспомнила географию Роза, - только там помасштабнее.

- Зато эти намного чище.

- Фантастика! – выдохнула пани Луиза и посмотрела на двух викингов.

Блондины вежливо закивали головами.

- Душа, словно… - Луиза Викторовна сделала паузу и перешла на польский, - статек подноси котфицэ.

Северяне недоуменно задвигали тяжелыми подбородками.

На помощь соседям по Балтийскому морю пришел пан с тросточкой:

- А як, пани, зноси подруш морско?

- Морское путешествие? Прекрасно! Бардзо добже!

Но для начала они продолжили знакомство в маленьком путешествии вдоль горного озера.

Сашка, получив временную свободу, скоренько соображал, как использовать ее в личных целях. И, сбросив кеды, он шагнул в ледяную воду.

Под прозрачной холодной пленкой, будто чешуя рыбы, серебрилось дно. Чешуйки были разного размера и достоинства. Доллары и западнонемецкие марки светились особенно ярко, леи и стотинки не светились вообще.

«Замечательная традиция – бросать в воду монеты на счастье», - подумал Александр и сделал второй шаг, третий, четвертый и остановился… Ему почудилась с берега неясная угроза и даже послышалось: « Стой! Стрелять буду!». Он обернулся. Члены советской делегации, сплоченные негодованием и презрением, смотрели общим ненавидящим взглядом.
- Да не волнуйтесь, я топиться не собираюсь.

- Лучше бы ты утонул, - не приняла шутки Роза.

- У советских собственная гордость, - напомнил я.

- Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, - с чувством, словно сама придумала, выкрикнула Роза.

- Ах ты, пламенная Аппассионата! – огрызнулся Сашка.

- Пассионария, - поправил я.

- Все равно, сумасшедшая.

Санька огорченно махнул рукой, на прощанье потоптался по чужому богатству и вернулся к дырявым кедам. Холод от ног распространился по всему телу, и только полудолларовая монетка, умело схваченная двумя пальцами правой ноги, грела подмерзшее сердце.

28 июля, 1972 года. Польша

Это последняя запись в моем польском дневнике и посвящена она воспоминаниям о Барбаре.

Пруд – озерцо посреди леса – не тихий, а мертвый. Зеленая тина нагоняет зеленую тоску. Я швыряю камень в воду, и лицо озерного старца покрывается морщинами.

Бася смотрит на меня с недоумением: зачем? Потом кладет голову на мое плечо.

- А я похожа на твою русскую девушку?

- Нет, у нее волосы русые.

- И она моложе…

Барбара на два года старше меня. И этот пунктик в биографии не дает ей покоя.

- Глупый пингвиненок.

- Но зато я люблю тебя больше.

Я благодарен Басе за ее слова, за ее губы, за ее тело…Я благодарен лесу за тишину и сумрак…Назойливая кукушка своим сто первым «ку-ку» возвращает меня в прохладное лето.

- Если после смерти моей душе не суждено переселиться в другую человеческую плоть, пусть спрячется, затаится в листьях кувшинки.

- Мне не терпится посмотреть, куда ты спрячешь свою бессмертную душу.

Барбара напрасно уговаривала не нырять в озеро и что-то лепетала о водных змеях. Я плыву к другому берегу и срываю кувшинку. И тут с ужасом обнаруживаю, что основательно запутался в жесткой траве. Горячая волна покатила к голове: адреналин выстрелил. А сердце заговорило предательской скороговоркой. Я борюсь – задерживаю дыхание, ложусь на спину и пытаюсь скользить по воде. Надо бы выбросить кувшинку, но что я скажу Басе.

Объятие тины слабеют. Кажется, подобное происходило со мной раньше, в другой жизни. Нет, почему в другой?

… На солнечном пляже в Аркадии ко мне, тогда подростку, подошла красивая женщина и попросила набрать воды для лечебной процедуры.

- Набрать за буйками?

- Да, если не трудно. Там все-таки вода почище.

Почему она подошла именно ко мне? Все очень просто. Я любил показать высший класс и порхал бабочкой над волнами, когда видел на берегу заинтересованных зрителей.

Две бутылки из-под шампанского – в левой руке, правой – гребу. Исполнительность и добросовестность завели меня далеко в море. Наполненные водой бутылки заметно потяжелели, в одной руке не удержать. Я плыл на спине, резко толкаясь ногами, как жаба. Песчаная отмель приближалась, но сил оставалось все меньше. Я шел ко дну. Конечно, выход напрашивался сам собой: отдать морю одну бутылку. Но гордость не позволяла.

Последние метры преодолевал странным способом: глоток воздуха – и на дно, отталкиваюсь от песка – и снова на поверхность. Таким стилем кенгуру и добрался до мелководья.

Красивая женщина долго говорила ласковые слова благодарности, а потом неожиданно спросила:

- Ты ведь местный, может, поможешь в квартирантки определиться?

Так она на целый месяц поселилась в нашем доме. Вероника. Пианистка из Ленинграда.

Я читал стихи ее любимого Блока, а она вздыхала и уверяла мою маму, что такую задушевную декламацию она слышит впервые в жизни. Однажды я набрался смелости и прочитал собственные сочинения. Красивая женщина опять хвалила и глубоко вздыхала. Вероника попросила переписать стихи, чтобы в Ленинграде показать маститым поэтам. В успехе она не сомневалась. Мы расставались добрыми друзьями и, как мне показалось, немного влюбленными друг в друга.

- До встречи в Петербурге, - улыбнулась Вероника. – А журнал с твоей первой публикацией я обязательно пришлю.

Не знаю, до какой железнодорожной станции помнила обо мне пианистка. Я ее до сих пор не забыл. Хотя повстречай ее сейчас, вряд ли бы узнал. Время затуманило лик, но холодные, холеные пальцы мраморной руки никогда не забуду…

Возьми кувшинку, Барбара. Возьми своими пухленькими ладонями. От них веет теплом. А каким я оживу в твоей памяти?

Да оживу ли?

Возьми кувшинку, Барбара…

Вот и все. Польша – моя первая заграница. Прошло сорок лет. Может, страна полей, лесов и гор станет и последним моим вояжем? И круг замкнется?

2013-01-29 ||| Анатолий Марущак